«Били молотками с буквами Z и V, как клеймили». Морпех Максим Полупанов из Крыма оборонял Мариуполь и пережил ужасы российского плена

Его лучший друг и сестра поддержали аннексию Крыма, а бывшие коллеги из милиции пошли на сотрудничество с оккупационными властями. Крымчанин Максим Полупанов после аннексии Крыма Россией покинул полуостров и еще в 2014 году присоединился к 36-й отдельной бригаде морской пехоты ВМС Украины. Полупанов оборонял Мариуполь, был на «Азовстали», прошел российский плен. Почему морпеху-крымчанину российские пограничники порвали его украинский паспорт? Что помогло украинским военным прорваться из окружения на «Азовсталь»? И почему СИЗО №2 в российском Таганроге морпех вспоминает как самое ужасное место? Об этом Максим Полупанов рассказал Крым. Реалии.

«Я и воспитание ребенка, многое пропустил. В армию пошел – он еще в садике был, а вернулся из плена – он уже школу заканчивал. Для меня главное, что семья знает, кто я, и очень гордится мной. Им тоже многое пришлось пройти».

Крымчанин Максим Полупанов родился и вырос в Севастополе. С супругой Светланой они познакомились тоже в Крыму. Туда она приехала на отдых. С тех пор жили фактически на два города – то в Киеве, то в Севастополе. Зимой 2014 года Максим принимал участие в протестах на Майдане в Киеве. В Крым супруги поехали в мае, уже после аннексии Крыма Россией. Хотели проведать родных Максима и своими глазами увидеть, что происходит в оккупированном Крыму.

«Когда проезжали Джанкой, там стояли платформы с танками, я все это снимала на телефон. Впечатление, что что-то мое отобрали, и я это вижу. И мне очень неприятно было видеть российских военных, российскую полицейскую форму», – вспоминает Светлана Полупанова, супруга Максима Полупанова.

В оккупированном Крыму супруги поняли, что их друзья поддержали российскую аннексию, а бывшие коллеги Максима из милиции, где он проработал шесть лет, предали присягу и пошли на сотрудничество с оккупационными властями.

«Я у своего лучшего друга спрашивал: Леша, что не так? Говорит: мы вернулись в родную гавань. Я говорю: где ты до этого был, мы жили в Севастополе, всю жизнь ты разве не дома был? [Он]: сейчас все по-другому, сейчас будет Россия, простите, «хохлы» – козлы. Я когда-то работал в милиции в Севастополе, и у меня очень много было в милиции знакомых. И когда я их видел в российской форме, в полицейской, я говорю: как, вы же Украине присягу давали. [Сослуживцы]: а как нам здесь жить, а как нам, у нас здесь все, надо подстраиваться. Это настоящие предатели, заслуживающие наибольшее наказание, которое для них есть», – говорит Максим Полупанов, морской пехотинец.

Увидев новую российскую реальность в Крыму, поняли, что жить там не смогут, и уже в июне 2014-го они выезжают из оккупированного Крыма. В вагон к ним зашли российские пограничники, чтобы проверить документы.

«Взял этот пограничник мой украинский паспорт, начал его смотреть, спрашивать меня, чего не получил российский паспорт. Я сказал: зачем мне эта курица ваша двуглавая. Он говорит: что вы оскорбляете наш герб, вы больше не сможете въехать в Крым. Начался конфликт. Я держал паспорт в руке. И один из казаков резко вырвал у меня из руки паспорт, он порвался. В Украину я приехал с разорванным на пополам паспортом. У меня отлегло от души, когда зашли в поезд украинские пограничники. Я им показал этот паспорт, смеюсь. Говорю: ребята, паспорт такой, но я дома, наконец», – вспоминает Максим.

Еще в пути Максим решил, что пойдет на фронт. В военкомате он подписал контракт и присоединился к 36-й отдельной бригаде морской пехоты ВМСУ. Бригаду тогда сформировали на базе частей, не предавших присягу и вышедших из оккупированного Крыма.

«Сказали, что могут взять только на контракт. Я говорю: хорошо, я согласен на контракт, что, куда. Они говорят: морпехи вышли из Крыма, пойдешь к ним? [Я]: к этим пойду. Потому что это люди, которые не изменили, уже вышли оттуда. Тогда в [украинских] военно-морских силах было около 300 морпехов, вышедших из Крыма. Когда мы уехали в свою первую ротацию, нас «300 спартанцев» называли», – рассказывает Полупанов.

Морпех Максим Полупанов воевал на Мариупольском направлении. Прошел путь от старшего стрелка до инструктора батальона. Неоднократно был ранен. К моменту начала полномасштабного вторжения старший сержант Полупанов был на позициях под Мариуполем. Накануне туда приехал забрать вещи. Из-за проблем с сердцем переводился на службу в Киев.

«Это началось все в 02:30 ночи, ровно. Начались массированные обстрелы с самолетов, с кораблей, реактивная артиллерия, самоходная артиллерия», – вспоминает морпех.

Батальон Максима тогда держал 9-километровую линию обороны напротив Коминтернового, в районе сел Водяное, Талаковка, Гнутово под Мариуполем. Неделю морпехам удавалось там сдерживать противника. Потом они переместились на окраины Мариуполя.

«Наш батальон тогда занял район Волонтеровки. Этот район еще держали почти месяц, пока его не стерли с лица земли просто. Постоянно шли штурмовые группы российские, просто нашествиями, одни падали, через них шли другие. Просто весь снег был усеян, черный, в трупах россиян. Там было очень много потерь. И их артиллерия начала тогда сносить буквально по одной-две улице Волонтеровки в день. Били по своим, по нашим, прямо в перемешку, они никого не жалели, все сносили. И постоянно приходилось откатываться подразделениям. Затем к концу марта наступил тот момент, когда начали мы держать уже оборону завода «Ильича». И россияне хотели разрезать пополам нашу оборону, то есть «Азовмаш» от «Ильича» отрезать и окружать уже отдельные очаги сопротивления. Поэтому было принято решение командованием объединиться всем. И все, кто на «Ильича» были расположены, переместились на «Азовмаш», – говорит Максим.

«Он редко звонил, очень редко, в основном писал: все хорошо, мы отбиваемся. А потом он мне прислал видео, он записал видео для своих друзей в Катаре. Я увидела его состояние. Я знала, что у него со здоровьем очень серьезные проблемы. Ему нельзя было вообще воевать с его здоровьем. У меня создалось впечатление, что у него вообще какое-то прединсультное состояние. Он еле говорил, но говорил с оптимизмом, что они выстоят, что они победят, и все будет хорошо», – говорит Светлана.

Еще в первых числах марта ситуация в Мариуполе стала критической. Не было связи, света, отопления, воды и продуктов. 9 марта авиаударом российские войска уничтожают роддом и больницу в центре города, 13 марта прорываются в Мариуполь. Через три дня сбрасывают авиабомбу на драмтеатр, в бомбоубежище которого прятались гражданские. Бои за город продолжаются.

«Атмосфера была разная, в разных подразделениях по-разному. Например, артиллеристы, которые после потери техники, становились пехотинцами: у них не было опыта, чтобы воевать, как пехота. Поэтому им было очень сложно, очень страшно. Но мы пытались поддерживать этих ребят. Добрым словом хотя бы подбадривали, всем напоминали, что мы военные, что мы морпехи, что мы приносили клятву морского пехотинца, в которой есть слова о том, что мы не можем покинуть и бороться будем до последнего. Поэтому мы готовы были там умереть», – говорит Максим Полупанов.

Батальон Максима тогда размещался в одном из бункеров машиностроительного предприятия «Азовмаш». 17 марта в их бункер попала ракета.

«Взорвалась внутри, тогда 21 человек получил ранения, и я в том числе, и четверо, к сожалению, погибли. Отчасти завалило, но была очень сильная ударная волна, поэтому все под нее попали. Тогда я получил травму позвоночника, у меня отказала правая нога, не работала вообще. Очень болела спина. Я это вспоминаю и не могу понять, как я передвигался тогда. Это на адреналине каком-то», – вспоминает Максим.

Максим говорит, что в общей сложности тогда в батальоне было уже около 120 раненых. Заканчивались боеприпасы и еда. 11 апреля комбриг 36-й бригады Владимир Баранюк отдает приказ прорываться из окруженного города.

«Комбриг тогда уехал на первом БТРе со своим начальником штаба, с заместителем. Мы начали строиться в колонну, начался артобстрел. У меня в один КрАЗ были загружены все раненые, у КрАЗа взорвался снаряд, раненых снова ранило, ранило медиков. Было ясно, что мы из этих ангаров просто не уедем. Авиация постоянно бомбы сбрасывала, артиллерия стреляла, мы слышали, что бой идет, но это было очень далеко. Затем поступила команда всем вернуться на позиции в подвалах, в которых мы были, то есть прорыв сорвался», – говорит морпех.

Командование бригады и часть морпехов тогда попали в плен. Заместитель командира батальона Сергей Волынский берет на себя командование батальоном. Под видом российских военных морпехи начинают еще одну попытку прорыва из окружения – на завод «Азовсталь».

«Надевали белые повязки, на технике буквы Z и V нарисовали, с убитых россиян сняли форму, бронежилеты, каски, чтобы выглядеть как россияне. Колонна была больше 15 машин, но мы благополучно, почти без единого выстрела, проехали через пол-Мариуполя, через российские блокпосты. Ребята, которые стояли на башнях на «Козаках», в российской форме говорили: «Че, как, едем «Азов» штурмовать, там всех добили уже». И вот так через блокпосты проезжали, и нас никто не остановил. Я находился тогда в кузове. Гражданский ЗИЛ был с крытым кузовом, и полный кузов был набит ранеными, как селедки в банке, всех накололи «обезболами». И такая плотность людей была, что от малейшего движения у ребят с ампутациями все начинало резко болеть. Были одни мольбы: ребята, не закричите, ребята, пожалуйста, не закричите, стоните тише – особенно, когда останавливались на блокпостах», – вспоминает Максим.

На «Азовстали» морпехи разместились на так называемой позиции «Джерело». Это был вентиляционный цех на минус четвертом этаже. В огромном подвале находилось около тысячи украинских военных из разных подразделений.

«15 апреля тогда в Мариуполь вошло на помощь россиянам еще 17 батальонно-тактических групп, которые они сняли с Киевского направления и с других. И правый берег уже не было сил удерживать. И все тогда уже остатки гарнизона прорывались с правого берега на «Азовсталь». Очень многие ребята погибли во время прорыва и утонули в реке. Была очень большая колонна техники, и они их просто как в тире расстреливали. На «Азовстали» мы потеряли еще 20 человек из нашего батальона. Очень [было] много раненых. Но наступил тот период, когда мы уже не могли держать оборону, у нас просто не было чем», – говорит военный.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

«Приказ был: в плен не брать». Военный РФ в суде рассказал о казнях украинских пленных

По приказу высшего руководства Украины 16 мая 2022 года начался выход защитников Мариуполя из «Азовстали». Тогда более 1400 военных попали в плен. Максим выходил в последней группе – 20 мая.

«Для меня было просто одним из самых главных [аргументов], что наконец больше никто не погибнет. Что можно было выйти на улицу, подняться прямо и посмотреть на небо. Знать, что в тебя снайпер не целится, или сейчас самолет что-нибудь не сбросит. Да, это было классно, просто выйти на улицу и посидеть в тишине», – объясняет Максим.

«Ночью он позвонил, сказал, что завтра выходит. Первая мысль, что плен – все-таки шанс выжить, шанс не погибнуть там в бункере. Потому что он писал, что очень страшные обстрелы и еще раненые стонут, кричат. И в этой атмосфере было очень тяжело находиться, морально и физически. Говорил, что еды нет, воды практически тоже нет, что сухой собачий корм нашли и едят. То есть там было очень тяжело», – говорит супруга Максима.

Вместе с другими украинскими военными Полупанова доставили в Оленовку, через три дня – в Таганрог Ростовской области России. СИЗО №2 морпех вспоминает как одно из самых ужасных мест. Избиения и издевательства там продолжались круглосуточно.

«Окна нашей камеры выходили во внутренний дворик, там у них было помещение, мы пыточной называли его. Оттуда целый день, с самого утра до самого вечера, постоянно звучали ужасные вопли, крики, стоны. Мы понимали, что там с людьми делают. Я в этой комнате был три раза. Первый раз меня подвесили за ноги, а рядом подвесили парня за руки. Я висел вниз головой и смотрел, как они избивают парня дубинками. Молотки такие деревянные, у них киянки были во время шмона, они камеры ими обстукивают. У них почти у всех были на этих молотках с одной стороны вырезано Z, а с другой — V. И этим молотком они специально избивали, как клеймили. На тебе синяк оставался от буквы Z или буквы V. И они лупили этого парня, один контролировал, чтобы я смотрел, чтобы я не отворачивался, постоянно голову мою поддерживал. Затем второй раз, когда я туда попал, мне устроили «сухое утопление». Это когда через тряпку в рот воду заливают и ты захлебываешься, потому что тебе нечем дышать. Меня привязывали к панцирной кровати, как Рембо (вторая часть, где во Вьетнаме он был), привязывали и били током. Так вот меня тоже били током на 220 вольт. То, что там несколько раз терял сознание, извиняюсь, под себя ходил, там такое... И после этого снова тащили на допрос. Снова те же стандартные вопросы», – говорит морской пехотинец.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

«С какой целью прибыли в Крым?» Тюремная история оценщика из Донбасса

Но сложнее всего перенести ему было даже не физические пытки, говорит Максим, а моральное унижение.

«Когда заставляли петь российский гимн или зайчиками прыгать, или ламбаду танцевать. И нам нужно было это делать, если кто-то один это не сделает, всю камеру будут просто уничтожать несколько дней. «А теперь, детки, показываем зайчиков», например, и мы прыгаем зайчиками, ручки ставим, и это было для меня ужаснее, чем физическое издевательство. Просто могли раздеть тебя догола и рассматривать, и татуировки или что-то еще, и при этом смеяться, о твоих половых органах какую-то критику делать. Для них это прикол, они все снимали, конечно, на телефоны, ржали. А мы это делали, потому что у нас другого выхода не было», – вспоминает Максим.

После ранений состояние здоровья Максима только ухудшалось, ему грозила ампутация ноги.

«У меня ноги очень сильно гнили, осколочное ранение было, когда авиаудар был, мне «вторичкой» порубило ноги, камнями, и эти ранки начали нагнивать. У меня почти до костей были дырки. К моменту моего освобождения из плена у меня уже абсцесс начался. А там вертухай один постоянно заходил на утренних проверках и говорил: «Когда ты сдохнешь уже? Когда ты сдохнешь?». «Любил» меня очень сильно. Он меня и по ранам на ногах бил, знал, что у меня там творится, подходил, и берцом на проверке избивал меня по ранам. Я потом забегал в камеру, терпел до этого, в камере просто выл, как собака. Мне было очень больно», – делится пережитым Полупанов.

Морпех признается, выдержать все это ему помогали только мысли о семье.

«Только молитвы и мысли о семье, потому что были такие случаи, что просто хотелось умереть. Думал, господи, дай мне сейчас умереть, потому что не было сил выдерживать, например, пытки или что-то. А потом мысли: подожди, какое умереть, у тебя жена, дети, животные. Надо возвращаться к ним обязательно, надо через это пройти, выдержать и вернуться домой, к семье своей. Это единственное, что меня сдерживало в плену от чего-то страшного», – говорит Максим.

Из Таганрога Полупанова впоследствии перевели в Курск. И открыли на него уголовное дело.

«Уже на пожизненное, конкретно с обвинениями, там где-то 14 свидетелей на меня каких-то давали показания. Конечно, протоколов они этих не показывали, но сказали, что 14 свидетелей есть и гражданские мариупольцы, и военные, которые находятся в плену, давали на меня показания. В итоге получилось, что «я инструктировал саперов, как заминировать драмтеатр, чтобы взорвать; я наводил нашу артиллерию на роддом, который они авиацией разбили; я руководил мародерством и расстрелами мирных колонн». То есть этого бреда у них был целый том на меня написан. То есть обмен, в принципе, меня спас и от суда, и от потери ноги, и от всего», – говорит Максим.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

«Живым ты не выйдешь»: экс-мэр Херсона о российском плене

21 сентября 2022 года во время большого обмена 215 украинских военнопленных, среди которых был и Максим, вернули домой. Их обменяли на Виктора Медведчука и еще 55 российских военных. Максим вспоминает: не догадывался, что едет на обмен до тех пор, пока не увидел своих сослуживцев и украинскую символику.

«Подходим, стоят какие-то автобусы, там сигарету суют, здесь какой-то пирожок, здесь воду, мы в шоке. Меня сразу в скорую забрали, девушки начали мне ногу обрабатывать быстро, а я говорю: «Девочки, а есть в Украине интернет?». [Они говорят]: «Вообще есть, конечно есть, вот 4G на границе работает, звоните куда хотите». Я попросил, чтобы жену набрали по видеосвязи, я ей позвонил, тоже плачем, смеемся, общаемся, говорю: все, я дома, все закончилось. Вот это было круто, такая встреча у нас была теплая», – вспоминает Полупанов.

«Что-то в компьютере смотрела, а тут звонок по вайберу. Я включаю, вижу, сидит Максим, лысый, худой, плачет. Я сначала подумала, что это россияне сняли, потому что они выкладывали видео с нашими пленными, а потом он говорит, что он уже в Украине, его освободили, обменяли, ему медсестра дает бутерброд, и он ест этот хлебушек, плачет и я плачу вместе с ним. Я ему говорила, чтобы он не плакал, что все будет хорошо, что мы встретимся», – рассказывает Светлана.

Встретились они в Германии, куда Светлана с сыном уехали еще в начале российского вторжения. А уже через три недели вместе вернулись домой.

В аннексированном Крыму у Максима до сих пор остается отец и родная сестра. Однако Максим говорит, что с ней больше не общается из-за ее политических взглядов.

«Она коллаборантка, она пророссийски настроена. Даже после того, как я вернулся из плена, мы с ней связывались, и она говорила: не трогайте Крым, пусть Крым останется с Россией. А я говорю: ты это говоришь после того, что там со мной делали? Она говорит: мне все равно, что с тобой там делали. Короче, я ее повсюду поудалял, я с ней вообще не общаюсь, общаюсь с отцом, с его женой», – говорит морпех.

Максим – полный кавалер украинского ордена «За мужество». В настоящее время служит офицером постреабилитационного сопровождения при группе реинтеграции Генерального штаба ВСУ. Помогает освобожденным из плена адаптироваться к мирной жизни.

«Я работаю в формате «равный – равному». Это означает, что я такой же, как они. Я прошел через это. Я знаю, что их в ближайшее время ожидает после освобождения из плена, какие у них «качели» так называемые будут еще, какие могут быть психологические осложнения. И я это стараюсь предупредить», – объясняет Максим.

Говорит, что чаще всего военнопленные сталкиваются с недопониманием в семье и социуме, испытывают обостренное ощущение справедливости, хотят быстро наверстать утраченные годы. А когда не могут себя реализовать – чувствуют ненужными.

«Мне тяжелее всего было где-то 3-4 месяца после освобождения из плена. Я знал, что в морскую пехоту уже не вернусь со своими травмами, болезнями приобретенными, и я просто чувствовал себя никому не нужным и меня это очень гложило. Я и выпивать чуть-чуть начал. Потом мне позвонил руководитель группы реинтеграции, который у меня мероприятия реинтеграции проводил и предложил работать у него в группе в формате «равный – равному». И я сразу согласился, то есть я увидел новый шаг в своей жизни и это меня вдохновило работать дальше», – говорит Полупанов.

Жена Светлана – всегда рядом. Говорит, что после возвращения военнопленным нужна особая поддержка и понимание близких.

«Они отстали, они вообще не понимают, куда они попали, их надо за ручку водить, водить к врачу, водить туда, водить сюда, чтобы они адаптировались к тому, что произошло. Жены, которые дождались, тоже должны понять, что это уже другой человек. Они изменились за эти три года и он изменился. И нужно не навязывать ни свое присутствие, ни свои мысли. Если он нуждается в помощи, он попросит, если он не просит, то надо мягко, ненавязчиво сказать, указать и направить», – объясняет супруга Максима.

В российском плену до сих пор находится близкий друг Полупанова – морской пехотинец Андрей Петров. С ним они прошли многое, служили вместе еще до полномасштабного вторжения. Именно его возвращения больше всего ждет Максим.

«Я всех богов молю, чтобы ребята быстрее вернулись, тем более с его специфической специальностью, командир роты снайперов – и ему очень доставалось. Просто ребята в Костроме, кто был с ним, уже освобождались, рассказывали, что там тяжело ему. Ничего, все вернутся, всех ждем домой, всем поможем, вылечим, поставим на ноги и будем строить новую страну», – не теряет оптимизма Максим Полупанов.

По данным ассоциации «Сила морской пехоты», в российском плену до сих пор остаются более тысячи морпехов 36-й бригады ВСУ, защищавших Мариуполь.

БОЛЬШЕ ПО ТЕМЕ:

Война братьев Мисиратовых: от Иловайска до Суджи